Второй сын – как хорошая закуска к пиву: без нее пиво еще можно пить, а вот наоборот вообще никак не получится. Вроде бы и образование неплохое, и способность сводить людишек с ума имеется, и даже женушка вполне себе ничего – рожки всегда отполированы так, что смотреть приятно. А вот в целом – ничего выдающегося. Отличное дополнение к семейству, род не позорит. Только вот что с ним, что без него – один хрен. На какой-то из Купал Леня отправился в человеческий мир, завернул в кабак да так наклюкался, что его потом не то что собутыльники – родной отец не признал. Думал, это мужик какой деревенский пытается его провести и родным сыном прикинулся.

Но более всего примечателен младший отпрыск. Рога не выросли даже к совершеннолетию, что делает беднягу больше всех родственников похожим на обычного человека. Ростом невелик, толстоват, уже годам к трехстам – с залысинами. Единственная способность – криком лопать ушные перепонки, да только какой от этого прок. На всех официальных церемониях его обычно сажали позади братьев, чтобы у зевак не было возможности разглядывать неудачного отпрыска знатного семейства.

Не выдержав унижений, в один прекрасный день младший сын дал деру с берегов кровавой реки, и с тех пор только братья-ветры его и видывали.

Зовут этого сына Соловей.

За годы скитаний он успел обрасти врагами, женами и детьми, годами и безразличием. Грабить простолюдинов на проселочных дорогах ему быстро надоело, да только поздно было: кое-какие богатыри уж его заприметили и вышли за ним на охоту. Разбойника годами преследовали поборники справедливости, натравливая на него собак и всякий раз пытаясь загнать в угол. Только вот борьба эта была бесконечна, пока однажды путь Соловью не перешел некий Илья Муромец, еще совсем недавно прикованный к постели и неспособный пошевелить ни дланью, ни ногой.

Поначалу Соловью даже стало радостно. Еще никто из ворогов не стоял против него так долго, не смотрел на него так яростно. И сын черта позволил ему ненавидеть себя, чтобы облегчить его боль и страдания.

Лицо Муромца до сих пор встает у Соловья перед глазами: вытянутое, как лошадиная морда, с крупным, чуть кривоватым носом и светло-серыми глазами, так похожими на прозрачную родниковую воду. Соловей помнит, как по-бычьи раздувались ноздри противника, как крупные руки с короткими пальцами крепко сжимали копье.

Порой ему чудится это лицо среди прохожих. Нет-нет да по спине проползет знакомый холодок; он резко оборачивается, пытаясь отыскать знакомые черты, но они тут же ускользают, растворяются в чужих образах.

– Простите, что? – переспрашивает Соловей у сидящей перед ним дородной женщины «за пятьдесят» с помадой, живущей своей жизнью: она словно мечтает освободиться, прорваться за границы тонких сухих губ и открыть для себя новые, доселе необитаемые земли.

– Я говорю, пакет брать будете?

Соловей рассеянно смотрит на одинокую бутылку воды.

– А нужно?

– Ну я не знаю, это вам решать. – Кажется, кассирша начинает выходить из себя. Она уже буквально кипит под дешевым париком из черных синтетических волос.

Соловей чуть наклоняется вперед, и женщина невольно отшатывается назад. Вряд ли она знает, но, наверное, на подсознательном уровне чувствует, что с ним что-то не так. Глаза едва заметно расширяются, иссушенные временем руки впиваются в металлическую крышку кассового аппарата.

– Наверное, не надо, – заключает продавщица и опускает глаза на клавиши с цифрами – лишь бы не смотреть на этого странного покупателя.

Она сглатывает.

– С вас… двадцать четыре рубля, – просит чуть дрожащим голосом.

В яркую пластиковую монетницу падает звонкая мелочь.

– Сдачи не надо, – говорит Соловей, разглядывая едва заметно дергающуюся щеку кассира.

Еще некоторое время женщина смотрит ему в спину, пока он окончательно не скрывается за автоматической дверью. Только затем позволяет себе шумно выдохнуть и понимает, что до этого, похоже, вообще не дышала.

* * *

На койке, где спит Соловей, кто-то из многочисленных соседей разбросал свою рабочую одежду: заляпанные серой краской оранжевые штаны, старая ветровка и носки, явно ношеные. От всего комплекта исходит довольно яркое амбре из смеси ароматов стройки и мужского тела.

Соловей смотрит на вещи так, будто ждет, что они сами испарятся или ему удастся взглядом прожечь в них дыру.

– А, это Пахлавоново, – комментирует угловатый паренек со своей койки. В руках у него дешевый паленый смартфон, от которого он не оторвется даже под страхом смерти.

Как же надоело жить в этом бомжатнике! Прибежище мигрантов, пьяниц и тех, чьи амбиции меньше личинки блохи. Вечный запах немытых тел, стройматериалов, болезней и водки. Последней пахнет особенно сильно; так сильно, что, даже не выпив ни глотка, можно опьянеть.

Соловей хватает плешивое покрывало за края и резко, со свистом тянет на себя. Одежда разлетается по всей комнатушке испуганными птицами и приземляется на пол и чужие кровати.

Помимо подростка в комнате находятся еще двое мужчин. Один сидит в позе йога и с закрытыми глазами перебирает четки, другой вроде как спит. Ни один из обитателей квартиры номер двадцать один дома девятнадцать Последнего переулка даже не вздрагивает, когда слышит дикое, почти звериное рычание Соловья.

С кухни доносится с сильным акцентом:

– Ничего, ты на его счет не переживай. Сейчас повоет-повоет, а потом успокоится. Соловка у нас местный дурачок.

Соловей раздраженно плюхается на кровать, и та под его весом прогибается и протяжно скрипит.

Так вот как к нему теперь относятся? Как к местному сумасшедшему, на которого лучше не обращать внимания. Как ко льву в зоопарке лучше в клетку пальцы не совать, так и от него стоит держаться подальше. Он как пораженный проказой: вроде бы даже не заразный, если не трогать.

Еще мгновение назад он был здесь, а сейчас – в дверном проеме вечно переполненной кухни, нависает над стариком Ахмедом и новеньким – лопоухим мальчишкой, еще не отрастившим свои первые усы.

Тяжелое дыхание, крепко сжатые кулаки, брови, так низко нависшие над глазами, что за ними не видно черных как ночь ресниц. Каким образом у Соловья в руках оказывается нож для разделки мяса, никто не знает. Он просто там материализуется: жмется к новому хозяину, словно подобранный на улице котенок.

– Ты что сказал? – выдыхает Соловей. – А ну повторил!

Ахмед леденеет, превращается в мертвеца со стеклянными глазами и висящими по обеим сторонам тела руками. Цветастый байковый халат смотрится на нем так же неуместно, как миниатюрные стринги на богомоле. Старик является какой-то странной смесью Хоттабыча и покрытой слоем быта домохозяйки.

– Спокойно, Соловка, спокойно! – Ахмед выставляет вперед сухие костлявые руки в попытке защититься и показать свою беззащитность одновременно.